Суть острова - О`Санчес

— Это верно, но я о другом. Если бы мы раскрыли закрома для взоров каждого любопытствующего бухгалтера, счетовода, еще кого, умеющего видеть и считать — сколько бы они насчитали?

— То есть, вы хотите сказать — какова была бы формальная стоимость наших активов, буде нашелся бы на нее точный и беспристрастный покупатель? Без учета ноу-хау, клиентуры, наработок, репутации? Голое «мясо»?

— Именно.

— Я, честно говоря, не прикидывал давно… в отличие от вас. Это больше, нежели десять миллионов, больше, чем двадцать… Хм… Намного больше… Ну и сколько?

— Пятьдесят. Не очень точно, грубо, туда-сюда с пенсами, но — весьма близко. В свою очередь, это означает, что ты у нас миллионер, господин Ян Яблонски, с чем я тебя и поздравляю.

Яблонски часто-часто заморгал глазками, но нашел в себе силы не взволноваться и фыркнул презрительно:

— Талерный! Если бы это были вражеские фунты, или хотя бы доллары — тогда да, тогда это бы звучало и выглядело весомо. А так — миллион талеров, подумаешь! Итого, примерно, двести тысяч долларов. Как говаривала жена Гаспара Кадрусса, Карконта: «это деньги, но еще не богатство».

— Кто таков Кадрусс?

— Никто, персонаж одной европейской повести. А вот вас, Сигорд, вполне можно поздравить, ибо вы даже в фунтовом выражении весите более пяти миллионов, прощу извинения за неловкий каламбур насчет веса и фунтов.

— Ой, ой, нашел с чем поздравлять… Да это все «бумажно-расчетные» миллионы, или, как ты выражаешься — виртуальные. Только сказать и погордиться. Твоя же доля — да, настоящий миллион. Если ты захочешь выйти из дела, я реально тебе его выплачу и немедленно…

— Конечно, конечно, Сигорд, абсолютно с вами солидарен: ваши пятьдесят — фантом, миф, мираж на песке, мой один — который двухпроцентная плоть от плоти ваших — сама реальность, оазис посреди пустыни. — Ладошка у Яблонски розовая, узенькая, и как в такую, интересно бы знать, Изольдины пышности помещались?

— Именно. Что ты руками-то перед носом машешь, драться с кем-то собрался?

— Но я пока не собираюсь ниоткуда выходить… И драться не хочу.

— И правильно, что не собираешься, я этому рад. А мне мои полсотни, о которых ты с таким жаром кричишь, никак будет не вынуть без значительных потерь, хотя бы потому, что мы с тобой закрытое акционерное общество, а не открытое. Это ему, юридическому лицу деньги принадлежат, не нам с тобой, хилым и ущербным «физикам». Пока закроешь, пока изымешь, пока рассчитаешься со всей бюджетной гидрой… Плюс минусующие налоги для физлиц… «Плюс минусующие» — это я в ответ на твой каламбур откаламбурился.

— Ну что ж, не жадничайте: и то, что есть на сегодняшний день — вовсе не плохо. Помните, как мы с вами спорили на тему: мелочь мы, или не мелочь с нашими двумя миллионами?

— Помню. Из сегодняшнего дня ответ очевиден: если уж мы нынешние — не из крупных окуни, то тогда точно мелочью были.

— Как это «не из крупных»??? Десять миллионов долларов работающих активов, собственных активов фирмы, замечу, — это не из крупных?

— Да, именно — это не из крупных. Десять миллионов долларов оборотных средств — ведь наши активы суть оборотные средства… Да среди брокерских компаний мы среди первой тысячи — девятисотые с гаком! Все наши козыри против других — это то, что мы никак и ни с кем не связаны вассальными отношениями и не обязаны ни перед кем из кредиторов и инвесторов отчитываться за принимаемые решения, разве только перед законом; мы не должны никого подмазывать, чтобы добыть оборотные средства́, не должны платить проценты по взятым кредитам… Мы вообще никому ничего не должны — вот наша сильная сторона. Во всем остальном — мы мелкие хищники, чаще падальщики, нежели убивцы. Тем более мелкие в глазах окружающих, для кого мы якобы орудуем клиентскими деньгами, каковых нам доверили не более, чем жалких пятьдесят миллионов талеров.

— Угу. А сами, минуту назад, говорили — миллионеры… И к чему тогда весь этот ваш разговор?

— Вот к чему. Понимаешь… Только ты даже маме не полощи языком. Дело странное и серьезное. Гюнтер по моей просьбе — а он, надо сказать, замаялся воплощать на компьютере мои просьбы, даже где-то жаль парня — создает для меня всякие графики, таблицы, программы…

— Ну и что? Полезное дело, я и сам иной раз их с удовольствием смотрю: наглядно, четко, интересно… В цвете. Принтер-то у нас — «струйник» цветной.

— Да, согласен. Но однажды, в одной милой программке, чертящей графики, я случайно заметил одну закономерность. Знаешь, как бывает такая пульсация острых пичек на кардиограммах?

— Еще бы! Кардиограммы я хорошо знаю, навидался. Мамочкины дважды в месяц изучаю, а случается, что и собственные…

— Ну вот, смотрю день, смотрю неделю, да потом другую… Интересная закономерность проклюнулась… Полюбуйся…

Сигорд достал из шкафа и раскрыл толстенную папку из старомодного картона.

— Убери кружки-ложки, будь добр.

Цветные графики и черно-белые таблицы вперемешку ложились на небольшой стол, пока не покрыли его весь. Толщина бумажной стопки в папке при этом почти не убавилась.

— Да хватит, Сигорд, на пол, что ли, класть их? И так верю, вы словами скажите суть замеченного.

Сигорд приостановился, сравнил взглядом извлеченное из папки и оставшееся в ней…

— Хватит, пожалуй… Короче, есть закономерность, которая касается большинства акций, обыкновенных, за привилегированными я не следил, большинства эмитентов, как наших, так и зарубежных, как на нашей бирже, так и на основных мировых. Речь не идет о «хайтеке» и о фармацевтических скороспелках, наша выборка — это «мэйнстрим». То есть обычные здоровенные компании, с многомиллиардными оборотами, желающие забыть и замазать в памяти потомков свое разбойное детство, за многие десятилетия доказавшие жизнеспособность, а затем и относительную честность, без стремительных взлетов, кои чаще всего присущи воздушным шарикам и мыльным пузырям, но и без сокрушительных падений.

— И что?

— А то, что выходит верняк. Доли процента за сделку — но они верные, практически безрисковые. — При этих словах Яблонски в два приема отставил от себя толстенный блокнот в кожаной, золотого тиснения обложке, чернильный «паркер» с золотым пером, затем выпрямился во весь свой рост — метр шестьдесят пять с каблуками — левую руку сунул в карман брюк, а правою ухватился за пиджачную пуговицу, и тогда только, сверху вниз, надменно взглянул на Сигорда, сидевшего за соседним столом.

— Безрисковые прибыли — они сродни философскому камню по распространенности в природе. — Яблонски с гордостью оглядел пустую аудиторию и бочком-бочком подобрался было к только что помытой кружке. — Так не бывает, чтобы без риска, у вас просто предвзятый и замыленный взгляд, алхимик Сигорд, вы пренебрегли теми случаями, которые несут нам потери… Погодите, я поставлю чайник и сразу же договорю… Допускаю, что потери случаются реже, но не сомневаюсь, что они «весомее». То есть, то на то и выходит при долгой игре.

— Да нет же, Ян! В том и фокус… Да черт бы побрал твой чайник вместе с водой и чаем, отвлекись. Вот, смотри, тут тебе и графики, и статистика по плюсам и потерям… Игра идет до первой осечки: как только «пичка» сошла, мы умываем руки, разбитое лицо и переключаемся на следующие бумаги… И так до конца торгов, а назавтра — опять… Видишь: потеря в два раза круче скачет, чем прибыток, но она — одна среди серии выигрышей и к тому же сигнальный стопор. Понимаешь? Потеря входит в алгоритм, она тоже в дело пристегнута, свой сок дает, она семафор к окончанию игрового цикла. И переходу к следующему, построенному на том же алгоритме. Своего рода перпеттум мобиле, пока на бирже есть участники, а у них деньги и акции.

Яблонски снял пиджак, достал деревянные плечики из общего одежного шкафа, повесил пиджак на плечики, но убирать в шкаф не стал, а зацепил сзади себя, за спинку стула. Полы пиджака при этом легли на не вполне чистый паркет, но Сигорд даже и замечаний делать не стал, бесполезно: Яблонски весь соткан изо всяких дурацких ритуалов и особенностей, язык сотрешь — что-то разумное ему советовать… Тот же и чай — ведрами пьет и никакого диабета не боится.

— А это что, сводная?

— Итоговая за август, все, что слева от нее — по дням, в порядке хронологического убывания.

— А это… Ага, наш знакомый строительный гигант… И за июль есть? Надо же, оказывается, вы так давно ведете научные изыскания — и никому ни гугу!..

— Смейся, смейся…

— Нет, нет, я не с целью унизить или оскорбить… Я где-то даже восхищен… Здесь присутствует нечто микеланджеловское по масштабу… Погодите, очки надену. Есть у нас время?

— Есть, хоть до утра.

— Нет, до утра не пойдет, у меня мама приболела в очередной раз, и мне нужно ехать домой, подменить и отпустить сиделку. Но — как минимум — очень любопытно все, что вы мне тут показали. Надо же: ведь это как бы в мои обязанности входит — думать обо всех этих вещах и закономерностях, я аналитик фирмы, а тут… — У Яблонски лоб и уши стали малиновые от внезапной обиды, и Сигорд, хотя и не чувствовал за собою вины, понял, что следует включить отвлекающий маневр, смягчить накал страстей, по крайней мере, пустить их по другому руслу.